«Каждое поколение уверено, что именно оно призвано переделать мир. Как убедиться, что именно он(а) – твоя половинка? — Ваш партнер гордится собой

ЛЮБОВЬ — это прекрасное и таинственное слово, это необыкновенное чувство! Никто не дал ему научного определения, никто не знает на 100 %, как она выглядит, никогда не знаешь, где она тебя поджидает и вообще, почему именно эти двое влюбляются друг в друга без памяти? Просто у каждого своя любовь, она очень разная, но это неизменно прекрасное чувство, которое так хочется узнать.

Но как понять, что именно ОН и есть твой единственный? Что ты почувствуешь, встретив его? Я думаю, что многие молодые девушки (а бывает, что и женщины) задаются такими вот вопросами. До того, как встретила своего ненаглядного, я сама не раз задавала себе эти и другие вопросы. Теперь я уже ответила себе на них, и хочу помочь тем, кто ждёт свою любовь. Я, конечно, понимаю, что нет единого алгоритма, как определить, что это именно он. Я лишь хочу рассказать, как это было со мной, и буду надеяться, что вам мой опыт пригодится.

Для начала скажу, что, что очень важно формировать в своём сознании образ своего возлюбленного. Об этом подробно написано в статье Закон притяжения, или как привлечь мужчину . Важно задавать себе вопросы: а как он должен выглядеть? А какие у него должны быть черты характера? А как он должен относиться ко мне? А я к нему? Какие у нас должны быть отношения? И вообще – чего я на самом деле хочу от отношений? Я думаю, это как минимум убережёт вас от многих ошибок, от заведомого самообмана (ведь, если не понимать чего ты на самом деле хочешь, то и получишь «что-то», не факт, что это будет то, что тебе нужно). Не буду очень подробно останавливаться на том, как формировать этот образ мужчины-мечты, на этот счёт на нашем сайте «Солнечные Руки» сайт довольно много статей.

Так как же это было со мной? Как я понимала, что это именно тот мужчина, с которым мне хочется быть, как я понимала саму себя, свои чувства к нему?

Во-первых, ещё до встречи с моим любимым, у меня был определённый опыт общения с мужчинами. И со временем у меня формировался образ тех отношений , которые я бы хотела видеть, и того, чего я не хотела бы наверняка. У меня складывались некоторые представления, что для меня любовь и что я хочу испытывать рядом со СВОИМ мужчиной.

Он должен быть красив . Почему я ставлю это на первое место? Дело не в том, что красота — это самое важное. Нет, как показал личный опыт – восхищение от внешности действует совсем недолго, если это не твой человек, если он не обладает рядом качеств. Но надо признать, что мы сначала видим его, а потом уже узнаём о его внутреннем мире. Поэтому естественно, что мы сперва оцениваем его внешность. И вот тут, что самое важное я для себя поняла? МОЙ мужчина должен быть красив именно для меня. И здесь дело не в мировых стандартах, не в образах с обложек журналов, не в том, что говорят родные и близкие. ОН должен быть красив именно для меня. Он должен быть для меня очень привлекательным, мне должно быть приятно смотреть на него. Это должно быть в удовольствие, день за днём, всё время! Вот поэтому мой любимый, «мой ненаглядный», красив для меня! Мне нравится наблюдать за ним – как он говорит, ходит, смеётся, спит, читает,… Это никогда не надоедает мне.

Обаяние, притягательность, сексуальная привлекательность . Опять же я говорю пока ещё не про ум и т.д. только потому, что его ум может не сразу броситься нам в глаза, мы не сможем сразу очень близко узнать человека, его вкусы, пристрастия и мечты. Но мы довольно быстро осознаём – тянет нас к человеку или нет? Мужчина для своей женщины должен быть очень обаятельным (то есть не важно, что считают другие, а вот именно для неё он такой). Важно, чтобы он был для вас притягательным и желанным. Сильное сексуальное влечение в паре – это очень важно! Без этого ваши отношения будут неполноценными, не достаточно близкими. Поэтому не обманывайте себя, если этого нет, я бы на вашем месте задумалась, а он ли это?

Взаимный интерес. Вы должны быть интересны друг другу. Если мужчина вам неинтересен, если вам скучно с ним, то о какой любви может идти речь?

Те два пункта, что я описала выше, не будут иметь значения, если тебе не интересно с ним. Опять же уточню, что я говорю сейчас о том, как узнать в мужчине того, с кем ты хочешь построить долгие, близкие, счастливые отношения. Как понять, что он тот, в которого ты по-настоящему влюблена? Речь не идёт о временном увлечении, или поверхностных отношениях.

С ним легко . Вполне возможно, что самые первые ваши встречи и разговоры не будут идеальными. Может, он не всегда сможет подобрать правильные слова, а может, будет несколько теряться при общении с тобой, или немного неловко шутить, или несколько неумело ухаживать. Пусть это тебя не смущает, такие ситуации описаны у нас на нашем сайте сайт в статье «Как понять, что ты ему нравишься? ». Но как бы там ни было, важно то, что тебе с ним в целом должно быть очень легко и комфортно общаться.

У меня вообще довольно быстро появилось доверие к моему мужчине. Для меня было довольно естественно быть открытой с ним, мне казалось, что я его о хорошо понимаю, хотя ещё практически ничего о нем не знаю. Мне почти с первых встреч и по настоящее время очень уютно рядом с моим любимым.

С ним хорошо всегда и везде. Вы можете проводить много времени вместе, вам легко общаться, вам всё время интересно вместе, вы постоянно придумываете какие-то совместные занятия, у вас много тем для разговоров, они возникают как то сами собой, так что можно болтать часами. Вам хочется часто встречаться, созваниваться, проводить много времени вместе. Это важно, ведь если этих ощущений нет в период, когда вы только встречаетесь, то, что же будет, когда вы будете жить вместе и будете по многу времени находиться рядом?!

Тебя не раздражают его привычки, его особенности. Сразу поясню, мы все не идеальны, в совместной жизни есть масса моментов, когда мы находим компромиссы, учимся чему-то или учимся не раздражаться на то, что он, например, бросает носки на пол. Но я знаю, что бывают моменты, когда тебя может раздражать, как он ест, как спит, как он танцует, как он разговаривает, как смеётся. То есть, когда много всяких мелочей раздражает, чуть ли не бесит. Это первый звоночек, что это не твой человек и что это вряд ли настоящая любовь! Ведь, когда любишь, то многие особенности даже кажутся милыми, ну, или они по крайней мере не раздражают.

Он тебя вдохновляет! Это очень важно лично для меня. Что я подразумеваю под вдохновением в контексте нашего разговора? Тебе хочется что-то придумывать, чтобы сделать ему приятное (подарки, смешные или романтические смс). Тебе хочется придумывать совместные занятия (прогулки, просмотр DVD, катание на велосипедах, походы на пляж, в кино, на танцы). На праздники, или в обычные дни тебе хочется делать для него сюрпризы, возможно, приготовить для него романтический ужин. Постоянно есть желание что-то узнавать и открывать новое вдвоем. Тебе хочется научиться чему-то для него, быть ещё лучше и привлекательнее.

Скажу честно, в моей жизни были одни отношения и мужчина был хороший, добрый, умный, красивый, талантливый, интересный и вообще замечательный человек. Но мы расстались! Причин было несколько, но одна из них в том, я прислушивалась к себе и понимала, что он меня не вдохновляет.

Он делает тебя счастливой! Когда ты с ним – тебе хорошо, ты улыбаешься, ты радуешься, ты СЧАСТЛИВАЯ ЖЕНЩИНА и ты СЧАСТЛИВА!! Это самое-самое главное!

Когда нет сомнений ! Я по себе поняла вот что. Если ты вообще задаёшься вопросом«нравится — не нравится», значит – НЕ НРАВИТСЯ. Просто, когда встретишь на самом деле сильное чувство, свою любовь – ты уже не будешь себя об этом спрашивать.

Я должна признать, что мой пример может и не быть идеальным, у вас может быть своё понимание любви, приоритетов, и вообще вы можете испытывать несколько иные чувства.

Так же важно помнить, что как бы сильны не были ваши чувства, стоит время от времени анализировать поступки человека, чтобы не обманывать себя, а реально видеть – тот ли это человек, на которого вы можете положиться, с которым вам будет хорошо, уютно, спокойно всю вашу дальнейшую жизнь?

С уважением, Ольга Шеина.

Химического оружия против собственного населения. Прошел год, и Асад, по всей видимости, снова применил отравляющее вещество в осажденном пригороде Дамаска , убив десятки человек.

Решит ли президент Трамп снова, что применение химического оружия нетерпимо? Ответит ли он еще раз ракетным ударом? Возможно. Но это не имеет никакого значения. Если говорить о Сирии , то Вашингтон там ведет себя непоследовательно, а в конечном итоге, незаинтересованно. И Асад об этом знает. А еще он знает о том, что пока нет продолжительных и сосредоточенных военных действий США, его режим сможет жить и здравствовать. Он редко ставит себя под реальную угрозу. Долгие годы Асад тщательно балансирует, сочетая агрессию и жестокость со стратегическим терпением. Это помогает ему в отношениях с США и наверняка поможет снова в ходе последнего кризиса.

Асад внимательно прислушивается к сигналам из Вашингтона и понимает, каковы устремления и озабоченности США на Ближнем Востоке. И то, что он наблюдает в последнее время, ему явно по душе.

За неделю до химической атаки Асад услышал, как президент Трамп объявил, что американские войска «очень скоро» уйдут из Сирии, и пусть тогда сирийские проблемы решает кто-то другой. За несколько недель до этого госсекретарь Рекс Тиллерсон заявил, что Соединенные Штаты будут оставаться в Сирии неопределенно долго, и что их цель - ни больше, ни меньше - это смещение Асада. А потом Тиллерсона уволили.

В условиях такого хаоса, противоречий и непоследовательности Асад вполне естественно чувствует уверенность в себе и применяет химическое оружие. Наверное, ему кажется, что он сможет пережить и переждать ограниченные удары нашего противоречивого президента. Он уверен в этом, так как на протяжении нескольких лет жизнь убеждала его, что Соединенным Штатам не достает желания и твердости, для того, чтобы призвать его к ответу за многочисленные злодеяния. А это значит, что он может периодически совершать крайне агрессивные действия, после которых мировое сообщество неизбежно выступает с гневными протестами и осуществляет ограниченные ответные действия, эффект от которых невелик.

Ключевое средство выживания Асада - переждать своих нерешительных врагов.

В 2003 году он видел, как Соединенные Штаты вторглись в соседний Ирак и вытащили его грозного диктатора из какой-то норы в земле. На какое-то время Асад встревожился, посчитав, что он станет следующим. Но вместо того, чтобы успокоить американцев, отказавшись от поддержки террористических группировок и от альянса с Ираном , он решил выждать, пока Соединенные Штаты не истощат свои силы в Ираке. (Он способствовал этому, направляя туда экстремистов.) Естественно, Соединенные Штаты не только пощадили Асада, но и ушли из Ирака, вернувшись домой.

В 2005 году в Бейруте убили ливанского президента Рафика Харири . Подозрение пало на сирийский режим и его союзников из «Хезболлы» . Соединенные Штаты в ответ усилили дипломатическое давление и со временем вынудили правительство Асада прекратить длившуюся 29 лет оккупацию Ливана . Но Асад не был обескуражен.

Его правительство снова внедрилось в Ливан через разведчиков, завербованных агентов и местных союзников. Асад знал, что Соединенные Штаты устали от Ближнего Востока, потому что иракская война пошла не так, как надо. Поэтому вместо того, чтобы прекратить свое вмешательство в ливанские дела, он начал постепенно усиливать его. Расследовавший убийство Харири международный трибунал переключил свое внимание с сирийского режима на отдельных членов «Хезболлы».

Довольно скоро сын Харири Саад, ставший новым премьер-министром, проглотил чувство собственного достоинства и посетил Асада в Дамаске. Он был не единственным бывшим врагом, приехавшим наводить мосты. Президент Франции Николя Саркози в День взятия Бастилии в 2008 году тоже принял Асада в качестве почетного гостя, хотя ранее Париж обвинял его в убийстве французского союзника Рафика Харири.

В 2009 году в Дамаск приехал Джон Керри , назвавший сирийского президента «важнейшим игроком, несущим региону мир и стабильность». Итак, Асад переждал очередную преходящую бурю западной враждебности, на смену которой пришла откровенная дружба. При этом он отстоял свои интересы в Ливане.

Когда в 2011 году в Сирии началась гражданская война, президент Барак Обама призвал Асада уйти. Порой казалось, что Соединенные Штаты могут даже попытаться добиться этого ухода. Однако Асад предпринял ряд шагов для защиты от американской интервенции. Он дал возможность укрепиться «Исламскому государству» (запрещенная в России организация - прим. ред.), создав дилемму для американцев, которым пришлось задуматься: неужели мы допустим, чтобы Сирию захватили джихадисты? Пока существовало «Исламское государство», Асад был в безопасности, и ему оставалось только ждать. Его не только пощадили. Соединенные Штаты даже обязали его бороться с «Исламским государством», позволив ему при этом беспрепятственно вести войну против оппозиции.

Когда «Исламское государство» ослабло, в жизни у Асада снова возникли опасности. Разгром этой группировки устранил дилемму «Асад или джихадисты», но он также совпал по времени с появлением новой администрации в Вашингтоне, которая зациклилась на том, чтобы ослабить влияние главного союзника Асада Ирана. Тем не менее, несмотря на заявление Тиллерсона, пообещавшего сохранить американское военное присутствие в Сирии, президент Трамп вскоре подал сигнал о том, что США разобьют ИГИЛ и уйдут из Сирии.

Скорее всего, это будет не последнее слово США о Сирии. Новые атаки с применением химического оружия могут заставить Вашингтон еще раз надавить на Дамаск, и тогда Трамп постарается доказать, что «красные линии» что-то значат. Если так, то Асад снова займет выжидательную позицию, пережидая американский ответ, каким бы он ни был. Он прекрасно понимает, что эти действия не поставят под угрозу выживание его режима. А затем Асад возобновит покорение Сирии. (Хотя вполне возможно, что политическая машина в Вашингтоне совершенно неработоспособна, и поэтому не сможет выработать стратегию и осуществить ее.)

Американские политики любят говорить, что Асад не выиграл войну, потому что значительная часть Сирии оккупирована иностранными государствами, города лежат в руинах, а его режим превратился в парию на международной арене. Но сам Асад верит, что побеждает, что он со временем вернет страну под свой контроль, и что волна авиационных и ракетных ударов ничего не изменит. И кто может его винить за такую уверенность?

Фейсал Итани - старший научный сотрудник Центра изучения Ближнего Востока имени Рафика Харири при Атлантическом совете.

Получая награду, которой ваша свободная Академия великодушно удостоила меня, я испытал чувство огромной благодарности, тем более глубокой, что прекрасно сознавал, до какой степени это отличие превосходит мои скромные личные заслуги. Любой человек, особенно художник, стремится к признанию. Я, разумеется, тоже. Но, узнав о вашем решении, я невольно сравнил его значимость с тем, что я представляю собой на самом деле. Какой человек, еще довольно молодой, богатый одними лишь своими сомнениями и далеко не совершенным писательским мастерством, привыкший жить в трудовом уединении или в уединении дружбы, не испытал бы испуга при известии о решении, которое в мгновение ока выставило его, одинокого, погруженного в себя, на всеобщее обозрение в ослепительных лучах славы? С легким ли сердцем мог он принять эту высокую честь, в то время как в Европе столько других, поистине великих писателей осуждено на безвестность; в тот час, когда его родина тер­пит нескончаемые бедствия?

Да, я познал этот панический страх, это внутреннее смятение. И чтобы вновь обрести душевный покой, мне пришлось соразмерить мою скромную персону с этим незаслуженно щедрым даром судьбы. Поскольку мне трудно было соотнести себя с этой наградой, опираясь лишь на собственные заслуги, я не нашел ничего другого, как призвать на помощь то, что на протяжении всей моей жизни, при самых различных обстоятельствах, поддерживало меня, а именно: представление о моем литературном творчестве и о роли писателя в обществе. Позвольте же мне, исполненному чувствами благодарности и дружбы, объяснить — так просто, как мне удастся, — каково оно, это мое представление.

Я не могу жить без моего творчества. Но я никогда не ставил это творчество превыше всего. Напротив, оно необходимо мне именно затем, чтобы не отдаляться от людей и, оставаясь самим собой, жить точно так же, как живут все окружающие. В моих глазах творчество не является утехой одинокого художника. Оно — средство взволновать чувства как можно большего числа людей, дав им «избранный», возвышенный образ повседневных страданий и радостей. Вот почему оно обязывает художника не уединяться, подвергает его испытанию и самыми банальными, и универсальными истинами. Бывает так, что человек избирает удел художника оттого, что ощущает себя «избранным», но он очень быстро убеждается, что его искусство, его избранность питаются из одного лишь источника: признания своего тождества с окружающими. Художник выковывается именно в этом постоянном странствии между собой и другими, на полдороге от красоты, без которой не может обойтись, к людскому сообществу, из которого не в силах вырваться. Вот почему истинному художнику чуждо высокомерное презрение: он почитает своим долгом понимать, а не осуждать. И если ему приходится принимать чью-то сторону в этом мире, он обязан быть только на стороне общества, где, согласно великому изречению Ницше, царить дано не судьбе, но творцу, будь то рабочий или интеллектуал.

По той же причине роль писателя неотделима от тяжких человеческих обязанностей. Он, по определению, не может сегодня быть слугою тех, кто делает историю, — напротив, он на службе у тех, кто ее претерпевает. В противном случае ему грозят одиночество и отлучение от искусства. И всем армиям тирании с их миллионами воинов не под силу будет вырвать его из ада одиночества, даже если — особенно если — он согласится идти с ними в ногу. Но зато одного лишь молчания никому не известного узника, обреченного на унижения и пытки где-нибудь на другом конце света, достаточно, чтобы избавить писателя от муки обособленности, — по крайней мере, каждый раз, как ему удастся среди привилегий, дарованных свободой, вспомнить об этом молчании и сделать его средствами своего искусства всеобщим достоянием.

Ни один из нас недостаточно велик для такого призвания. Но во всех обстоятельствах своей жизни, безвестный или временно знаменитый, страдающий в кандалах тирании или пока что наделенный свободой слова, писатель может обрести чувство живой солидарности с людьми, которое оправдает его существование — при том единственном и обязательном условии, что он взвалит на себя, насколько это в его силах, две ноши, составляющие все величие нелегкого его ремесла: служение правде и служение свободе. Поскольку призвание художника состоит в том, чтобы объединить возможно большее число людей, оно не может зиждиться на лжи и рабстве, которые повсюду, где они царят, лишь множат одиночества. Каковы бы ни были личные слабости писа­теля, благородство нашего ремесла вечно будет основываться на двух трудновыполнимых обязательствах — отказе лгать о том, что знаешь, и сопротивлении гнету.

В течение двадцати и более лет безумной истории я, заброшенный беспомощным, как и все мои сверстники, в бешеный водоворот времени, поддерживал себя одним только смутным ощу­щением того, что сегодня профессия писателя — честь, ибо это занятие обязывает, и обязывает не только писать. Меня, в частности, оно подвигло на то, чтобы нести, в меру моих сил и способностей, вместе со всеми, кто переживал ту же историю, крест несчастья и факел надежды, символ всего, что мы делили между собой. Людям, родившимся в конце первой мировой войны, отметившим свое двадцатилетие как раз в момент возникновения гитлеровской власти и одновременно первых революционных процессов и для вящего усовершенствования их воспитания ввергнутым в кошмар испанской и второй мировой войн, в ад концентрационных лагерей, в Европу пыток и тюрем, сегодня приходится воспитывать своих сыновей и создавать ценности в мире, которому угрожает ядерная катастрофа. Поэтому никто, я думаю, не вправе требовать от них оптимизма. Я даже придерживаюсь мнения, что мы обязаны понять — не прекращая одновременно бороться с этим явлением — ошибку тех, кто, не выдержав гнета отчаяния, оставил за собой право на бесчестье и канул в бездну современного нигилизма. Но факт остается фактом: большинство из нас — как у меня на родине, так и в Европе — отринуло этот нигилизм и перешло к поиску нового смысла жизни. Им пришлось освоить искусство существования во времена, чреватые всемирной катастрофой, чтобы, возродившись, начать ожесточенную борьбу против инстинкта смерти, хозяйничающего в нашей истории.

Каждое поколение уверено, что именно оно призвано переделать мир. Мое, однако, уже знает, что ему этот мир не переделать. Но его задача, быть может, на самом деле еще величественнее. Она состоит в том, чтобы не дать миру погибнуть. Это поколение, получившее в наследство изуродованную историю — смесь разгромленных революций, обезумевшей техники, умерших богов и выдохшихся идеологий, историю, где нынешние заурядные правители, уже не умея убеждать, способны все разрушить, где разум опустился до прислуживания ненависти и угнетению, должно было возродить в себе самом и вокруг себя, основываясь лишь на собственном неверии, хоть малую часть того, что состав­ляет достоинство жизни и смерти. Перед лицом мира, находящегося под угрозой уничтожения, мира, который наши великие инквизиторы могут навечно превратить в царство смерти, поколение это берет на себя задачу в сумасшедшем беге против часовой стрелки возродить мир между нациями, основанный не на рабском подчинении, вновь примирить труд и культуру и построить в союзе со всеми людьми ковчег согласия. Не уверен, что ему удастся разрешить до конца эту гигантскую задачу, но уверен, что повсюду на земле оно уже сделало двойную ставку — на правду и на свободу — и при случае сможет без ненависти в душе отдать за них жизнь. Оно — это поколение — заслуживает того, чтобы его восславили и поощрили повсюду, где бы то ни было, и особенно там, где оно приносит себя в жертву. И уж, во всяком случае, именно ему хотел бы я, будучи заранее уверен в вашем искреннем одобрении, переадресовать почести, которые вы сегодня оказали мне.

И теперь, отдав должное благородному ремеслу писателя, я еще хотел бы определить его настоящее место в общественной жизни, ибо он не имеет иных титулов и достоинств, кроме тех, которые разделяет со своими собратьями по борьбе: беззащитными, но стойкими, несправедливыми, но влюбленными в справедливость, рождающими свои творения без стыда, но и без гордыни, на глазах у всех, вечно мятущимися между страданием и красо­той и, наконец, призванными вызывать из глубин двойственной души художника образы, которые он упорно и безнадежно пытается утвердить навечно в разрушительном урагане истории. Кто же после этого осмелится требовать от него готовых решений и прекраснодушной морали? Истина загадочна, она вечно ускользает от постижения, ее необходимо завоевывать вновь и вновь. Свобода опасна, обладать ею так же трудно, как и упоительно. Мы должны стремиться к этим двум целям, пусть с трудом, но решительно продвигаясь вперед и заранее зная, сколько падений и неудач поджидает нас на этом тернистом пути. Так какой же писатель осмелится, ясно понимая все это, выступать перед окружающими проповедником добродетели? Что касается меня, то должен повторить еще раз, что я отнюдь таковым не являюсь. Никогда я не мог отказаться от света, от радости бытия, от свободной жизни, в которой родился. И хотя тяга ко всему этому повинна во многих моих ошибках и заблуждениях, она, несомненно, помогла мне лучше разобраться в моем ремесле, она помогает и сегодня, побуждая инстинктивно держаться всех тех осужденных на немоту людей, которые переносят созданную для них жизнь только благодаря воспоминаниям или коротким, нежданным возвра­там счастья.

Итак, определив свою истинную суть, свои пределы, свои долги, а также символ своей трудной веры, я чувствую, насколько мне легче теперь, в заключение, показать вам всю необъятную щедрость того отличия, которым вы удостоили меня; насколько мне легче теперь сказать вам также, что я хотел бы принять эту награду как почести, возданные всем тем, кто, разделяя со мною тяготы общей борьбы, не только не получил никаких привилегий, но, напротив, претерпел несчастья и подвергся преследованиям и гонениям. Мне остается поблагодарить вас от всего сердца и публично, в знак моей признательности, дать ту же, вечную клятву верности, которую каждый истинный художник каждодневно дает себе молча, в глубине души.

Альбер Камю, 1957

Никто в полной мере не знает, что именно сформировало его мышление. Мне трудно проследить в деталях происхождение кон­цепций, выдвинутых в этой книге, и докопаться до причин их по­степенного изменения в процессе многолетней работы. В их разви­тие внесли вклад многие социологи, и каждый раз, когда источник известен, на него сделана ссылка в многочисленных примечаниях к отдельным главам. Но среди них есть шесть человек, у которых я в особом долгу, в разной степени и по разным причинам, и именно им я хочу отдать дань уважения.

Самая первая и глубочайшая признательность лишь в какой-то мере и слишком поздно отражена в самом факте посвящения этой книги Чарльзу X. Хопкинсу. Благодаря тому, что этот чело­век, муж моей сестры, жил на этом свете, у многих людей укрепи­лось чувство собственного достоинства. И тюка живы те, кто со­прикасался с ним, будет жив и он. С любовью, уважением и благо­дарностью я посвящаю эту книгу Хопу, который обнаружил, что может научить других.

Своему хорошему другу Джорджу Итону Симпсону, ныне работа­ющему в Оберлинском колледже, я признателен за то, что он взялся за самонадеянного второкурсника, чтобы тот понял, как будоражит интеллект изучение работы систем социальных отношений. Более благоприятного знакомства с социологией я не мог бы для себя и пред­ставить.

Еще до того, как Питирим Сорокин погрузился в изучение все­мирных исторических процессов (что представлено в его «Социаль­ной и культурной динамике»), он помог мне избавиться от узости кру-

© Перевод. Егорова Е.Н., 2006

гозора, разрушив представление о том, что эффективное изучение об­щества ограничивается территорией Америки, и от подсказанного тру­щобами представления, что основная тема социологии заключается в изучении таких периферийных проблем общественной жизни, как развод и преступность несовершеннолетних. Я с радостью и честно признаю свой долг перед ним, который я еще не отдал.

Джорджу Сартону, пользующемуся огромным уважением среди историков науки, я благодарен, помимо консультаций, за дружеское расположение и за предоставленное мне право почти два года рабо­тать в его знаменитой комнате 189 в Гарвардской библиотеке. Малую толику его влияния можно обнаружить в первой главе этой книги, посвященной требованиям к истории социологической теории, и в части IV, посвященной работам по социологии науки.

Те, кто будет читать следующие страницы, вскоре осознают, как я обязан своему учителю и другу Толкотту Парсонсу, который еще в начале своей педагогической карьеры столь многих заразил своей ув­леченностью аналитической теорией. Масштаб его личности как учи­теля проявился в том, что он развивал пытливость ума, а не плодил послушных учеников. Интеллектуальная близость, к которой распо­лагало небольшое аспирантское отделение социологии в Гарварде в начале 30-х годов, позволяло аспирантам вроде меня поддерживать тесную и непрерывную связь с преподавателем уровня д-ра Парсон-са. Это был, по сути, узкий круг единомышленников. Такой в наши дни трудно найти на факультетах, где десятки аспирантов и неболь­шая группа перегруженных профессоров.

В последние годы, работая в одной упряжке в Отделе приклад­ных социальных исследований Колумбийского университета, я мно­гому научился у Поля Ф. Лазарсфельда. Поскольку из наших бес­численных разговоров очевидно, что он не представляет, до какой степени я ему обязан интеллектуально, я особенно рад представив­шемуся случаю привлечь его внимание к этому публично. Далеко не последнюю роль сыграла его скептическая любознательность, вы­нудившая меня еще яснее сформулировать причины, по которым функциональный анализ представляется мне в настоящее время са­мым перспективным, хотя и не единственным, теоретическим под­ходом к широкому кругу проблем в человеческом обществе. Более того, на своем собственном примере он укрепил во мне убежден­ность, что огромная разница между социологией как наукой и со­циологическим дилетантизмом заключается в систематическом и се­рьезном, то есть интеллектуально ответственном и строгом, изуче-

нии того, что поначалу кажется лишь интересной идеей. Это, как

мне представляется, также имеет в виду и Уайтхед в заключитель­ных строках эпиграфа к данной книге.

Другие четыре человека мало нуждаются в выражении моей при­знательности; одна - поскольку всем, кто меня знает, известно, на­сколько я ей обязан; трое других - поскольку, когда придет время, обнаружат сами, что именно вызывает у меня чувство огромной при­знательности к ним.